Лесной фронт. Благими намерениями... - Страница 70

- Идем в Тучин. - решил я, когда бойцы разобрали оружие и снова выстроились передо мной, ожидая дальнейших указаний. - Надо узнать, что точно произошло в лагере.

До Тучина мы дошли за полтора дня. Шли скрытно, стараясь не появляться вблизи хуторов и дорог. Горький опты вбил в меня осторожность, думаю, на всю оставшуюся жизнь. Осторожность, которая граничит с паранойей. Через дороги, лежавшие на нашем пути, мы перебегали только после того, как не менее десяти минут всматривались и вслушивались в окружающий лес - не слышно ли каких посторонних звуков, не видно ли кого? Особенно сильно меня начало напрягать то, что лес уже не дает такого укрытия, как было еще месяц назад. Лес стал 'прозрачным', просматривающимся далеко вперед. Там, где раньше были пышные клубы кустарника, теперь торчит лишь решето почти голых ветвей. Где были высокие заросли трав - тянутся к небу только тонкие палки. Если раньше можно было спрятаться у самой дороги и, пройдя в паре метров от тебя, никто ничего не заметит, то сейчас приходилось наблюдать за дорогами, не подходя к ним ближе, чем на пятнадцать-двадцать метров. Однако, все же дошли.

Весточку о себе мы передали Максиму Сигизмундовичу через Казика. Лишь стемнело, пацан прокрался в село и рассказал доктору, что мы выжили. По словам Казика, эту новость Максим Сигизмундович воспринял с видимым облегчением и даже радостью. Он сразу же назначил нам встречnbsp;После трехдневных скитаний по лесу, когда мы, провалив операцию, отрывались от погони, запутывали следы и, только убедившись в том, что, повернув к лагерю, не приведем за собой немцев, направились домой, я уже в таком состоянии, что, вскинув на шорох автомат, тупо смотрю на выскочившего перед нами пацана и пытаюсь сообразить - кто это вообще такой. Хорошо хоть удержал палец на спусковом крючке.

у - в полдень на дороге в Речицу. Когда Казик принес ответ доктора, мы сразу же перешли в условленное место и принялись ждать.

- Скоро должен быть. - шепнул Гац, посмотрев на солнце. Мы лежим чуть в стороне от дороги, ожидая прихода доктора. По уговору, доктор будет ехать в Речицу, а мы покажемся, как только увидим его.

- Лошади! - Шпажкин прислушался и указал на запад. - Звук оттуда.

- А должен ехать с востока. - Дронов тревожно посмотрел в ту сторону, откуда доносится неторопливый перестук копыт и скрип тележного колеса.

- Приготовиться. - скомандовал я. - Если это не доктор - пусть проезжает. Не высовываться.

Но не высовываться не получилось. Из-за поворота дороги появилась телега. Белые повязки на рукавах троих, сидящих в ней, не оставили никаких сомнений - хорошо хоть не немцы. С нашим 'везением', вполне можно было ожидать встречи не с тройкой полицаев, а, например, с полным бронетранспортером эсэсовцев... Но главное то, что, одновременно с появлением полицаев, послышался перестук копыт и с востока! Неужели Максим Сигизмундович? Я напрягся, то глядя на полицаев, то переводя взгляд на тот участок дороги, где вот-вот должна появиться другая повозка. Так и есть - доктор приехал. Максим Сигизмундович едет неторопливо - лошадь везет двуколку 'прогулочным шагом', если такое применимо к этому животному.

Завидев едущего навстречу доктора, полицаи прекратили разговор. Один тут же схватился за лежащую в телеге винтовку и я, опасаясь худшего, тут же поймал его на мушку, собираясь выстрелить при первом же недвусмысленном движении полицая, несущем угрозу жизни Максима Сигизмундовича. Зашевелились и остальные бойцы.

- Та це ж дохтор! - полицай, сидящий за поводьями, расслабился и оттолкнул в сторону направленный на Максима Сигизмундовича ствол винтовки. - Слава Исусу, дохтор! Ты куды йидеш?

- Навикы слава! - Максим Сигизмундович приподнял шляпу, отвечая на приветствие, и остановил свою двуколку. - До Котова йиду. Баба там на сносях.

Тот полицай, который хватался за оружие, увидев, что опасности нет, снова положил винтовку на телегу и что-то сказал. Речь его оказалась такой дикой смесью польского и украинского языков - причем, польского было гораздо больше, что я понял только общий смысл. Полицай предложил доктору из Котова не уезжать - мол, как баба родит, они туда наведаются и Максиму Сигизмундовичу вскоре снова придется выступать в качестве акушера. Полицаи заржали, а доктор только криво улыбнулся.

Бах! Кажется, я подпрыгнул чуть ли не так же высоко, как и полицаи. На мгновение все вокруг замерло. Только Новак лихорадочно передергивает затвор карабина, да, как-то медленно, словно в замедленной съемке, заваливается набок полицай-шутник. А потом все резко ускорилось.

- Новак, сука! - заорал я, посылая три пули в полицая, сидящего за вожжами, но мой крик утонул в грохоте выстрелов.

Полицаи были убиты, даже не успев понять, что случилось. На дороге остался только схватившийся за сердце Максим Сигизмундович и пустая телега, окруженная тремя трупами. Не торопясь, я поднялся на ноги и подошел к Новаку. Очень сильно хочется двинуть ему в челюсть. Аж руки, сжатые до боли в кулаки, чешутся!

- Еще раз, мать твою, выстрелишь без приказа, - чтобы удержаться от рукоприкладства, я вынужден был спрятать руки за спину, - я тебя сам расстреляю. Ты понял?

- Звыняйтэ, пане командир. - пробормотал боец, пряча глаза. - Воно само якось...

Но я, не слушая сбивчивых извинений, уже повернулся к остальным.

- Трупы - на телегу и в лес. Оружие, что там еще ценного найдете - забрать.

Максим Сигизмундович уже пришел в себя. Первый испуг, вызванный неожиданной стрельбой, прошел. Однако, взглядом он меня окинул таким, что у меня сразу же возникли воспоминания о школьных годах и беседах с учителями насчет невыученных уроков.