- Нащо их було вбываты? - спросил он.
Я только пожал плечами.
- Отъедем в лес. - предложил я.
Максим Сигизмундович натянул поводья, поворачивая морду лошади в нужную сторону, а я, убедившись, что бойцы уже погрузили трупы полицаев в ставшую бесхозной телегу, махнул им рукой, указывая следовать за нами, и зашагал рядом с двуколкой.
- Вас в Котове действительно ждут?
- Та ни. - покачал головой доктор. - То я выдумав...
- Тогда, как поговорим, возвращайтесь в Тучин. Если возникнут какие-то вопросы, то скажете, что услышали в лесу выстрелы, испугались и повернули обратно. Куда ехали, если спросят - выдумайте.
- Ты за то не думай. - Максим Сигизмундович обернулся, посмотрел в сторону дороги, убедившись, что отъехал уже достаточно далеко, натянул поводья и слез со своей двуколки. - Добрэ, шо вы выжылы.
- Нас в лагере не было. - пояснил я. - Когда возвращались, то встретили Казика. От него и узнали, что произошло. Только он все в общих чертах знал. Я подумал, может, вы сможете рассказать больше.
- Я й сам мало шо знаю... - доктор задумчиво уставился в землю. Продолжил он только через минуту. - Як нимци з лису повернулысь, то з нымы булы и наши полицаи. Говорыв я з нымы...
Из рассказа Максима Сигизмундовича я узнал, что один из тучинских полицаев, участвовавших в уничтожении нашего отряда, был ранен в бою с партизанами. И выковыривать у него из бедра пулю пришлось именно моему собеседнику. Во время операции, изрядно захмелевший от самогона, использовавшегося в качестве анестезии, полицай вовсю костерил ранивших его партизан и, мстительно улыбаясь, заявил, что почти все бандиты уничтожены. За это 'почти' и уцепился доктор. Он поинтересовался, неужели кому-то из 'бандитов' удалось уйти от облавы. В ответ, полицай ткнул ему под нос кукиш и сказал, что от них живым никто не уйдет. Заплетающимся языком, он похвастал, что в лагере захватили пленных. Насколько понял Максим Сигизмундович, в плен попали несколько партизан, раненых в бою, и несколько тех, кто был ранен до того - из нашего лазарета.
- Где они? - судя по испуганному выражению лица доктора, выражение моего лица, как и мой тон, стали просто звериными. Я попытался расслабиться. - Где держат раненых, вы знаете?
- Чув, шо их до Ровно повезли. - ответил Максим Сигизмундович. - До гестапо.
- Максим Сигизмундович, вам придется поехать в Ровно. - спокойно сказал я. Понимаю, что это - самоубийство. Что, даже если мои товарищи еще живы, вытащить их из застенков гестапо практически невозможно. Но я не могу хотя-бы не попытаться. А вдруг среди пленных оказался Антон? Он ведь так и лежал в лазарете, когда мы отправлялись на задание. А если в плен попал Митрофаныч? Да какая разница, кто в плен попал! Главное - это мои товарищи! Я, взмахом руки, прервал поток возражений доктора. - Надо кое-что разузнать в Ровно, Максим Сигизмундович. Очень надо! Понимаете?
С тяжким вздохом доктор кивнул. То ли понял, то ли решил, что отговаривать меня бесполезно... Главное, что он не отказался.
- А пока вы будете готовиться к поездке, - продолжил я, - нам надо будет еще кое-что сделать.
Города и села тоже могут спать. В моем, кипящем постоянной активностью, времени это не заметно. Может, в моем времени, города вообще разучились спать. Села - не знаю, но крупные города и ночью остаются такими же бурными, охваченными постоянным движением, как и днем. Это движение ночью даже заметнее - яркие огни рекламы, снующие туда-сюда светляки автомобильных фар... Здесь, мне кажется, все по-другому. Тучин, пусть это и не город, а просто большое село, спит. Наверно до войны он спал по ночам тихим, спокойным сном. Сейчас, захваченный врагами, он спит, словно больной человек - беспокойно, напряженно, испуганно. Это напряжение прямо витает в воздухе. Днем оно немного, пусть не до конца, растворяется в солнечном свете и движении жизни - люди, несмотря на то, что село оккупировано, продолжают свои извечные дела по хозяйству. Но, с приходом темноты, снова сгущается до такой степени, что прямо осязаемо чувствуется.
Дом, в котором расположились полицаи, стоит почти в самом центре села. Мышко Малюцкий, Васыль Гаженко, Степан Гачинский, Дмитро Паречек. Это те четверо полицаев, которые участвовали в нападении на наш лагерь. Те четверо, кого я приговорил к смерти за это. Конечно, не только они виновны в гибели наших товарищей. Есть и другие полицаи, в других селах. Но я решил не отлавливать всех предателей. Во-первых, это займет слишком много времени: узнать точно, кто из полицаев нам нужен, отлавливать их по всем окрестным селам... Во-вторых, максимум после второго нападения, противник все сопоставит и, в очередном селе, нас будет ждать засада. А с моими теперешними силами отбиться от более-менее серьезного отряда практически нереально. Единственное, что мы сейчас в состоянии сделать - это быстро 'укусить' врага и исчезнуть. Ну, и, конечно, постараться запугать предателей. Не просто убить нескольких полицаев, а донести до остальных мысль, что их, за все преступления, ждет неминуемая расплата. Кроме того, я рассчитал, что нападение на полицаев в Тучине собьет возможных преследователей с нашего следа. Пусть противник занервничает, пусть снова блокирует лес - ведь очевидно, что, после акции, мы постараемся укрыться именно там. Это для немцев - очевидно. А мы уйдем на запад - к Ровно. Очень надеюсь, что нас не додумаются искать в том направлении, где можно укрыться лишь в мелких лесочках. И последнее, на что я надеялся, пусть и без стопроцентной уверенности, это то, что нападение на полицаев, явно обставленное как месть за разгром партизанского отряда, продлит жизнь тем, кто попал в плен, а следовательно - увеличит их шансы спастись. Думаю, пленные партизаны, раз уж их увезли в Ровно, а не повесили в ближайшем селе для устрашения остальных, будут допрошены, а потом уже казнены. Как только сведения о том, что часть партизан уцелела и активно действует, дойдут до гестапо - у них появятся новые вопросы и казнь будет отложена. А там... Не знаю, что потом. Может быть, это просто продлит мучения пленных, а может быть - мы что-то придумаем, чтобы их спасти... В любом случае, у мертвецов шансов нет вообще.